Я мог бы сказать какую-нибудь глупость наподобие того, что она слишком молода, что она женщина или еще что-нибудь столь же банальное. Но многие солдаты в нашей армии были гораздо моложе, чем она, и, хотя у нас не было женщин-воинов, при войске обреталось множество различных «спутниц»: маркитанток и различных «родственниц» и «невест». Многие из них хорошо знали, где рукоятка, а где острие у кинжала или меча.

– Мне кажется, что ваши люди могут не согласиться, поскольку шансов на возвращение очень мало. – Никакого иного возражения не пришло мне на ум.

– Я не раз слышала от вас, что незаменимых нет. Я решила пойти с вами, и мои братья и сестры не нашли веских доводов для того, чтобы запретить мне. А у вас они есть?

– А почему я должен запрещать вам?

– Мне кажется, что вы колеблетесь, – сказала она.

– Нет, – ответил я, но это была ложь.

Я продолжал опасаться Товиети, а их предполагаемая предводительница казалась мне опасней всех. Симея пристально посмотрела мне в глаза. Я попробовал сменить тему разговора:

– Значит, вы смогли без труда определить мое намерение. Я поражен. Не хотел бы быть на месте вашего друга или любовника, пытающегося что-то от вас скрыть, – пошутил я, пытаясь принять непринужденный вид.

– Друзья? Любовники?. Как странно… – задумчиво проговорила девушка. – Я уже очень долго совершенно не думала ни о чем таком. Полагаю, что мне не нужен никто, кроме моего ордена. Как и вам – никто, кроме армии.

– Так было не всегда, – ответил я, заметив, что на ее лицо набежала суровая тень.

– Мне казалось, что мы договорились забыть об этом, – холодно сказала она.

– Простите, – поспешно откликнулся я. – Я не имел в виду то, почему так получилось. Я лишь хотел сказать… Когда-то и у меня было в жизни нечто, кроме перевязи с мечом.

Теперь я в свой черед против воли углубился в собственные мысли. Симея начала что-то говорить, затем умолкла. Я почти не слышал ее слов.

– Возможно, – сказал я, отвечая вслух моим мыслям, – возможно, я не прав. Возможно, у меня никогда не было настоящей жизни. Возможно, все мое время было отдано солдатскому долгу, а то, что я считал своей личной жизнью, было лишь украденными у него мгновениями. – Я заставил себя сдержаться. – Простите. Разговоры о себе всегда немыслимо скучны. Примите мои извинения.

– В этом нет необходимости, – ровным голосом ответила она. – Так когда я должна быть готова?

– Через два дня, в начале последней стражи.

Я крикнул Свальбарда и приказал ему помочь Симее подготовиться. Она вышла из шатра, остановилась на мгновение, придержав откидной клапан, оглянулась, а затем удалилась.

Я сидел, погруженный в свои мысли, прихлебывая из стакана давно остывший чай. Как странно. Какую же жизнь я на самом деле вел, даже в прошлом? Конечно, я был женат на Маран, имел дворцы, ходил на балы и банкеты. Но о какой части моей жизни я мог бы сказать с уверенностью, что она принадлежала мне? По слову императора я поспешно бросал все, усердно и самозабвенно выполнял все приказы, как и мои предки, начиная с незапамятных времен, невзирая на праздники, дни рождения или личные соображения.

Мои дворцы, возможно, даже моя покойная теперь жена – все это было наградой за хорошее выполнение обязанностей, а не той реальной жизнью, какую на протяжении многих лет организует для себя большинство людей. Я легко обретал богатство и так же легко лишался его по воле императора или богов. У меня не было детей, а теперь не было и родни.

Все, что у меня было, – это Нумантия.

На какой-то момент я почувствовал было детскую жалость к самому себе, но тут же поспешно овладел собой.

Все шло так, как и должно было идти, верно?

Мой фамильный девиз «Мы служим верно» предполагал, что мы чему-то принадлежим, чему-то служим: императору и стране.

Что еще стояло за этими словами?

Что еще могло или должно было за ними стоять?

Сутки спустя в предутренней тьме, под проливным дождем мы, никем не замеченные, выехали из лагеря и двинулись на юг.

Туда, где находилась армия короля Байрана.

15

РЕЙД

Я вел отряд почти точно на юг по древнему караванному пути, ведущему из Полиситтарии к паромной переправе через Латану в сторону Ренана. Мы двигались медленно – дожди в этом сезоне казались сильнее, чем во все минувшие годы, хотя, возможно, это была всего лишь иллюзия, порожденная теми переживаниями, которые я все еще испытывал после поражения.

Дорога, которую много лет не мостили, раскисла, что очень затрудняло движение наших лошадей, но у нас не было никакой необходимости утомлять их – как, впрочем, и себя, прежде чем мы приблизимся к позициям майсирцев.

Поначалу нам попадалось совсем немного путешественников. При виде нашей колонны большинство из них старались укрыться в стороне от дороги, зная по опыту, что встреча с солдатами редко приводит к чему-нибудь хорошему. На фермах, которые встречались на нашем пути, мы платили за провиант и фураж, правда, расплачивались при этом расписками, за которые крестьяне смогли бы получить деньги лишь в том случае, если бы нам удалось выиграть войну.

Мне было досадно, что наш отряд так велик, потому что нам, как правило, приходилось ночевать на улице. Лишь изредка удавалось найти пустой сарай, куда набивались все, кто только мог.

Когда мы приходили в деревни, кто-нибудь из местных старейшин обычно заявлял, что крестьяне с радостью разместят командиров в своих домах, а солдаты могли бы разбить лагерь в поле за околицей. Это казалось заманчивым, но я хорошо помнил банкет, который устроили в одном замке во время нашего долгого отступления из Джарры, и то, как промокшие до нитки воины смотрели в окна и видели, как их предводителям на золотой и серебряной посуде подавали изысканные блюда, в то время как рядовые солдаты неделями не видели просто нормальной пищи.

Когда мы вошли в Юрей, нам стало попадаться все больше и больше людей, бежавших от майсирцев на юг. Они шли уже достаточно долго для того, чтобы побросать все те ненужные предметы, которые люди, как правило, берут с собой, когда им приходится спасаться бегством, и оставить вдоль обочин мертвых стариков или просто не вынесших тягот пути людей.

Они не обращались в бегство, завидев нас, так как были слишком измучены, слишком напуганы. К тому же и бандиты, вероятно, успели отобрать все лучшее, что они имели.

При нашем приближении люди поднимали головы, на их грязных лицах мелькала тень привычного страха, а потом глаза вновь опускались и продолжали тупо всматриваться в бесконечную грязь, по которой они брели. Раз или два нас приветствовали, хотя никто из беженцев не смог бы сказать, кто мы: то ли мятежники, то ли хранители мира, то ли армия Тенедоса.

Я не раз и не два задавался вопросом: что я стану делать, если когда-нибудь окажусь в их положении? Что лучше: бежать с тем немногим, что можно унести на себе, куда-то в неизвестность или оставаться дома и надеяться на то, что захватчики не будут слишком жестокими? Приходилось лишь уповать на то, что мне никогда не придется делать такой выбор.

А затем нам начали попадаться руины; и свежие, оставленные этим нашествием, и более старые – следы предыдущей войны. Как ни странно, в этой разоренной, несчастной стране нам чаще удавалось найти укрытие от непогоды. Иногда мы останавливались на ночлег в полностью покинутой деревне или же в одном из тех огромных сараев, которые фермеры строили для своего истребленного теперь скота.

Дорога плавно поворачивала к западу, пока не вывела нас к реке, а затем устремилась вдоль нее к югу.

Однажды ночью неподалеку от реки мы увидели полуразрушенное здание. Оно было огромным, и я задумался, кто мог выстроить такие хоромы, в танцевальном зале которого могла бы веселиться едва ли не половина жителей Ренана. Надворные постройки разрушились или сгорели, а главное строение заметно покосилось. Было ясно, что пройдет еще немного лет – и оно тоже превратится в кучу кирпичей и гнилых бревен.